Правила Дома сидра - Страница 156

156

– Пунка, – сказал Уолли английскому летчику.

– Что это такое, приятель?

– Очень жарко, – промямлил Уолли, его укачивало, они летели совсем низко, и самолетик нагрелся, как печка. От летчика на какой-то миг, сквозь запах чеснока, дохнуло сандаловым деревом.

– Когда мы вылетали из Рангуна, было девяносто два, по-американски, – сказал англичанин, сделав ударение на последнем слове, заменив им «по Фаренгейту», но Уолли этого не заметил.

– Девяносто два. – Эта цифра засела в нем так крепко, что на нее, как на гвоздь, можно повесить шляпу, как говорят в Мэне.

– Что с твоими ногами? – спросил как бы невзначай англичанин.

– Японский москит Б.

Англичанин наморщил нос. Он подумал, что «Москит-Б» – это японский истребитель, сбивший самолет Уолли. Такого типа истребителя он не знал.

– Не слыхал о таком, приятель, – сказал он Уолли. – Я все их истребители знаю. Но от этих япошек каждый день жди новый сюрприз.

Сингальцы натирали себя кокосовым маслом, одеты они были в саронги и длинные рубашки без воротника. Двое что-то жевали, один визгливо кричал в микрофон передатчика: летчик что-то резко приказал ему, и тот мгновенно понизил тон.

– Сингальский – ужасный язык, – сказал летчик Уолли. – Звучит, как будто рядом трахаются кошки.

Уолли не отреагировал на шутку, и летчик спросил, бывал ли Уолли на Цейлоне. Уолли опять ничего не ответил, мысли его блуждали далеко.

И англичанин продолжал:

– Мы не только посадили им первые каучуковые деревья и создали каучуковые плантации, мы научили их заваривать чай. Растить чай они умеют, и неплохо, но на всем чертовом острове не выпьешь и чашки хорошо заваренного чая. А они еще требуют независимости, – сказал англичанин.

– Девяносто два градуса, – улыбаясь повторил Уолли.

– Да, приятель. Постарайся расслабиться.

Во рту у Уолли отдавало корицей; когда он закрывал глаза, перед ним плыли огоньки ярко-оранжевых бархатцев.

Вдруг сингалезцы разом забубнили что-то – после того, как радио выкрикнуло какой-то приказ, и запел хор.

– Чертовы буддисты! – воскликнул летчик и стал объяснять Уолли: – Они даже молятся по команде, переданной по радио. Это и есть Цейлон. На две трети чай, на одну треть каучук и молитвы.

Он опять что-то резко сказал цейлонцам, и они стали молиться тише.

Когда летели над Индийским океаном – очертания Цейлона еще не появились, – летчик заметил невдалеке самолет и забеспокоился.

– Вот, черти, когда надо молиться, – крикнул он сингалезцам, видевшим девятый сон. – А этот, японский «Москит-Б», он как выглядит? – спросил он у Уолли. – Он что, зашел тебе в хвост?

– Девяносто два градуса, – сумел только произнести Уолли.

После войны Цейлон обретет независимость, а еще через двадцать четыре года станет называться Шри-Ланка. Но у Уолли от Цейлона останется одно воспоминание – там нестерпимо жарко. В каком-то смысле парашют его так никогда и не приземлился; и все десять месяцев Уолли как бы парил над Бирмой. Все, что с ним там произошло, осталось у него в памяти причудливым переплетением фантазии и действительности, ничем не отличающимся от эфирных полетов д-ра Кедра. То, что он вернулся с войны живой, правда парализованный, неспособный к зачатию, с неходящими ногами, было предсказано в вещих снах Толстухи Дот Тафт.

В Сент-Облаке было тридцать четыре градуса по Фаренгейту, когда Гомер пошел на станцию продиктовать станционному начальству телеграмму Олив Уортингтон. Гомер не мог позвонить ей и так прямо солгать. Но ведь и Олив не позвонила. Видно, у нее были на это свои соображения. Диктуя телеграмму, Гомер не сомневался: и Рей, и Олив знают, что произошло в Сент-Облаке. Телеграмма была вежливая, слегка формальная, осторожная. Правда прозвучала бы грубо, а Гомеру всякая грубость претила. В телеграмме стояло:

...

ДАЙ БОГ СИЛ ВАМ И УОЛЛИ ТЧК
КОГДА МЫ УВИДИМ ЕГО ВОПРОС
КЕНДИ И Я СКОРО БУДЕМ ТЧК
Я УСЫНОВИЛ МЛАДЕНЦА МАЛЬЧИКА ТЧК
С ЛЮБОВЬЮ ГОМЕР

– Усыновили? – удивился начальник станции, очень молоды?

– Точно, – ответил Гомер Бур. А вот Кенди отцу позвонила.

– Вы ведь

– Его привезут, может, через месяц, а может, через три, – сказал Рей. – Ему надо набрать вес. Не ближний свет лететь в Америку. И еще всякие анализы. Не забывай, война ведь еще идет.

На другом конце провода Кенди плакала не переставая.

– А ты-то как, девочка? – спросил Рей.

Вот тут и надо было ей сказать отцу про ребенка, которого она недавно родила. Но она сказала другое.

– Гомер усыновил мальчика, – произнесла она сквозь слезы, – одного из сирот.

– Только одного? – после небольшой паузы сказал Реймонд Кендел.

– Он усыновил новорожденного мальчика, – повторила Кенди. – Я, конечно, тоже буду ему помогать… Мы как бы вместе его усыновили.

– Вместе?

– Его зовут Анджел, – сказала Кенди.

– Благослови его Бог. Благослови вас обоих. Кенди опять заплакала.

– Усыновил, говоришь? – переспросил Рей.

– Да, – сказала Кенди. – Одного из сирот.

Она перестала кормить Анджела, и сестра Эдна научила ее сцеживать грудь. Анджелу смеси явно не нравились, и он несколько дней проявлял характер. Кенди тоже была в дурном настроении. Гомер как-то сказал, что к возвращению в Сердечную Бухту волосы у нее на лобке отрастут.

– Господи, да кому, кроме тебя, интересно, отросли у меня волосы на лобке или нет, – ответила она.

И Гомер был настроен невесело.

Д-р Кедр предложил ему подумать все-таки о профессии врача, на что Гомер отреагировал довольно нервно. Кедр подарил ему новехонькую «Анатомию» Грея, известный учебник Гринхилла «Гинекология» и шедевр британской медицины «Женские болезни».

156