Правила Дома сидра - Страница 169

169

– Боже мой, Уолли! – Кенди не находила слов.

– Все в порядке, – сидя на полу, сказал Гомер.

– Прости меня. Но что ты все заладил свое «точно». Мне это действует на нервы, – сконфузившись, проговорил Уолли.

С этими словами он оперся руками о стол, чтобы спрыгнут (Уолли уже много лет не делал этой ошибки), повинуясь естествен ному порыву помочь Гомеру встать на ноги; на какой-то миг он забыл, что ноги у него не ходят. Если бы Кенди не подхватила его и не прижала к груди, он бы упал на пол рядом с Гомером. Гомер поднялся на ноги и помог Кенди посадить его обратно на стол

– Прости, старик, – сказал Уолли и прижался головой к его плечу. – Я не хотел этого.

На этот раз Гомер удержался и не сказал «точно». Кенди пошла за полотенцем и льдом, чтобы приложить к опухшей щеке Гомера.

– Все в порядке, Уолли, – повторил Гомер.

Уолли слегка подался вперед, Гомер наклонился к нему, и они потерлись лбами. Вошедшая со льдом Кенди так и застала их.

Все эти пятнадцать лет Кенди с Гомером считали, что Уолли давно обо все догадался, примирился со случившимся и расстраивает его только их боязнь признаться. Но ведь для Уолли лучше, что они молчат. В каком неудобном, непонятном положении он окажется, если они вдруг поведают ему правду! Главное, чтобы Анджел ничего не знал. Не дай Бог, если в их тайну его посвятят посторонние. Но Уолли, конечно, ему не скажет, даже если и знает.

Гомера удивляло одно, почему Уолли не ударил его раньше.

– Как ты это себе объясняешь? – спросила Гомера Кенди, когда они ночью сидели на краю бассейна.

Какое-то крупное, судя по жужжанию, насекомое запуталось в защищающей от листопада сетке, мало-помалу его трепыхание становилось все тише, тише…

– Наверное, эти мои «точно» и впрямь действуют на нервы.

– Уолли вес знает, – сказала Кенди.

– Ты это говоришь пятнадцать лет.

– Ты думаешь, он не знает?

– Я думаю, он любит тебя, а ты любишь его, – сказал Гомер. – Думаю, он знает, что мы оба любим Анджела. И Уолли, наверное, тоже его любит.

– А как, по-твоему, он догадывается, что Анджел наш ребенок?

– Не знаю. Я знаю одно, когда-нибудь придется открыть Анджелу правду. По-моему, Уолли знает, что я тебя люблю, – сказал он.

– А что я тебя люблю? – спросила Кенди. – Это он знает?

– Ты любишь меня изредка.

– Я говорю не о сексе.

– А я о сексе.

Они были очень осторожны и верили, что об их отношениях никто не догадывается. С тех пор как Уолли вернулся с войны, они были близки всего двести семьдесят раз, в среднем восемнадцать раз в год, полтора раза в месяц. Они были предельно осторожны. На этом настаивала Кенди – ради Уолли, ради Анджела, ради того, что Кенди называла их семьей. Не дай Бог, кто-нибудь застанет их вместе. Нельзя никого ставить в неловкое положение. Если это случится, их отношениям придет конец, и уже навсегда.

Вот потому они и не признавались Уолли. Конечно, Уолли мог бы их понять; ведь они верили, что он погиб (как еще понимать «пропал без вести»?), они нуждались друг в друге, хотели Анджела. Уолли бы понял, да и от факта никуда не денешься. Но спроси он, как обстоит дело сейчас, что бы они ответили?

И еще одного они боялись, вдруг Кенди забеременеет. Зачать ребенка Уолли не мог, и случись это, в чудо он не поверит. Энцефалит не влияет на детородную способность, и Уолли только годы спустя понял, что бесплоден. Он вспомнил, каким антисанитарным способом бирманские крестьяне опорожняли ему мочевой пузырь. Но вспомнил не сразу. Память о днях, проведенных в Бирме, возвращалась к нему постепенно. Узнав, что семяпроводящий канальчик у него зарос, он стал вспоминать особенности бамбуковых катетеров, и ему даже казалось, что он помнит их все до единого.

Оргазм он чувствовал, Уолли любил подчеркивать это в разговоре с Гомером; впрочем, с кем еще он мог бы об этом пошутить. «Я все еще могу нацелить пистолет и выстрелить, – говорил Уолли. – Только выстрел-то холостой».

Когда какой-нибудь бирманец спускал ему мочу (за что он всегда бывал благодарен), крови было совсем мало, вспоминал Уолли, даже если побег был не совсем гладкий; и кровь его казалась светлой по сравнению с кроваво-красными плевками бетеля на палубе лодки.

Кенди заставила Гомера поклясться, что если она забеременеет, аборт в этот раз сделает он. Поездка в Сент-Облако не обманет Уолли. Да она и не будет морочить ему голову. Эта боязнь умеряла любовный пыл; к тому же они предавались любви в самых неподходящих местах; отцы-основатели Новой Англии пристыдили бы их, и д-р Кедр бы не похвалил.

Расписания интимных встреч у них не было, ни условленного места, ни дня, ни часа. Чтобы не вызвать подозрений – как будто они без того не были под подозрением. Зимой, когда Анджел вернувшись из школы, возил Уолли поплавать в бассейн частной мужской школы, Кенди и Гомер могли бы урвать часок для любовных утех. Но кровать, где спал Гомер, вызывала столько ассоциаций. На ней спала Олив, а еще раньше умер Сениор; кровать Кенди и Уолли тоже имела свои табу. Изредка им удавалось выкроить время на поездку. Был еще дом сидра, он годился для тайных встреч в конце лета перед приездом сборщиков; но с тех пор как Анджел научился водить, там стало небезопасно; ему доверили объезжать сады в одной из фермерских машин при условии не выезжать на шоссе; с ним часто увязывался его дружок, толстый коротышка Пит Хайд, и Гомер подозревал, что они попивают пивко в доме сидра, если Эрб Фаулер снизойдет купить им его; а возможно, предаются любимой, но запретной забаве подростков – курению. Ночью тоже не уединишься – Анджел унаследовал-таки от отца бессонницу.

169